- Успеется еще, - скривив губы в едкой усмешке, больше для себя, чем для девчонки, произносит Хиссра, касаясь прохладными пальцами горящего лба, - ты только будь осторожней в своих желаниях.
Ведьма замолкает и о чем-то сосредоточенно думает, бесцельно водя взглядом по дрожащему телу.
Девушка, - почти еще девчонка, на губах которой не досохло мамкино молоко, - билась в агонии, и, пожалуй, по мнению Ведьмы, это было не самым страшным, что предстояло испытать ей.
Мальчишка, приведший к ней очередную пациентку, маячил за окном, чем вызвал в женщине очередную волну раздражения, но отвлекаться от собственных мыслей ей было нельзя, как и нельзя было игнорировать ту, что нуждалась в ее помощи, лежа на ее кушетке, в ее доме.
Ревностно оберегая свою жизнь и свою территорию, Хиссра не отказывала в помощи, но всегда становилась чуть злее и язвительней, стоило кому-то появиться на пороге ее, пусть обветшалого, но дома.
Сцепив зубы, Ведьма отошла к полке и взяла с нее дальнюю бутылочку из темного стекла. Лекарство не переносило свет, как Хиссра не переносила гостей. Откупорив бутылку, она подошла к незнакомке и повернула ее на спину, после чего, обхватив длинными пальцами подбородок, скомандовала:
- Открой пасть, - вялая девица сопротивляться хоть и не могла, но все же агрессивно дернулась, пытаясь вырваться из хватки, - не дергайся, пей.
Раз капля. Два. Три. Все, больше нельзя, дальше станет лишь хуже.
- Да, оно мерзкое, - продолжает непринужденную беседу сама с собой Хиссра, - но оно погасит боль, хоть и ненадолго.
И вместе с тем, как несчастная постепенно расслаблялась, смягчалось и лицо Ведьмы. Женщина, пододвинув покосившийся стул, села на него и сложила руки на груди.
- Больно тебе, да? – кивает она, - знаю, что да.
И снова повисает молчание.
Самое сложное, пожалуй, что делала Хиссра, — это предоставляла выбор. Не всегда легкий и не всегда она была согласна с итоговым решением, но, увы, тут уже ничего не попишешь, не ее это жизнь и не ее проблемы.
- Ты же уже слышишь меня, - подавшись вперед, Ведьма буравит девицу тяжелым взглядом, а про себя думает, что же такое она ела в неограниченных количествах, что так вымахала, - и понимаешь.
Лишь завидев ее, для себя она уже знала, что спасти обоих нельзя. Были ли это воля Богини? Рогатый ее знает, но Хиссра точно видела и знала – одна жизнь оборвется, и не без ее помощи.
- Сфокусируйся, - тоном, не терпящим возражений, требует она, - кого спасать? Тебя или ребенка?
И снова замолкает. Ожидая ответа, она поднимается и уходит в глубь комнаты, где лежали инструменты. Осторожно, почти нежно, достает чистый скальпель, а вместе с ним и щипцы, и кладет его на железный поднос, а из шкафчика внизу достает очередную склянку, наполненную бесцветной, вязкой жидкостью.
- Выживет только один.
Не оборачиваясь, она ухмыляется. Ей становится интересно, что же произойдет? Станет ли она свидетелем великого акта материнской жертвы или за все вновь заплатит невинное, совершенно чистое и прозрачное, дитя, как та жидкость, что вытравит его из чрева.
Она знает, что будет с ребенком, как только эта лохань проглотит лекарство. Но никогда не расскажет об этом незнакомке, незачем ей знать. И незачем ей знать, что выбрав ребенка, тот, вполне вероятно, недолго протянет без необходимой помощи, которую, даже с Матерью, Хиссра оказать была не в силах.
Женщина поставила поднос около кушетки так, чтобы девица видела, к чему приведет ее выбор, а сама задернула шторы.
Комната погрузилась в спасительно-теплый полумрак.
Ведьма ждала.

Маленькие дети бегут к рассвету, там их ждет смерть.

Ведьма знала ответ девицы, знала, но где-то в глубине души надеялась на чудо, на жертвенность. За все время, что она провела в трущобах, она видела жертв насилия, жадности и собственных глупых ошибок, но не видела той самой жертвенности, когда мать отдает последнее ради спасения ребенка, не видела, как кто-то готов срезать с себя кусок плоти, кровить и молить Богиню, чтобы та приняла жертву.

Хиссра не спрашивала и не задавала вопросов, чтобы помочь, пусть помогать иногда и не хотела. Просто так было нужно. Почти все, что происходило или происходит в ее жизни она, сжимая губы в плотную линию, объясняла просто – так нужно. Кому и зачем она предпочитает не спрашивать, по крайней мере пока что, во избежание лишнего гнева и внимания к своей скромной персоне, более того, проблем на рогатую голову хватало с лихвой, и искать приключения женщина не любила, предпочитая коротать время в заслуженном и столь желанном одиночестве, которого становилось все меньше из-за засилья нуждающихся.

Про себя Ведьма подумает, что девочка – глупая, а затем, смахнув темные, слегка влажные от пота, волосы со лба, осторожно проведет пальцем по скуле, вниз – по челюсти и аккуратно царапнет ногтем потрескавшиеся губы.

- Как пожелаешь, - она заглядывает в глаза, поддетые дымкой боли и страдания, дымкой ярости, смешанной с отчаянием и улыбается, спокойно; так улыбаются люди, заносящие пистолет к спине невиновного.

Женщина берет с подноса колбу с прозрачной жидкостью и помогает незнакомке поднять голову, подносит горлышко к ее губам и с грустью наблюдает, как та начинает делать осторожные глотки. Хиссра воочию представляет, как яд для маленькой жизни касается языка, прокатывается по горлу и начинает всасываться в стенки желудка, как он разносится с огромной скоростью по венам, делает круг через сердце и достигает своей цели, где начинает медленно отравлять невинное существо.

Ведьма не брала деньги за свои услуги, не потому что не хотела, а потому что не желала быть убийцей по найму. Каждый глоток яда, способного вытравить плод из матери, был создан ею, она закупоривала смерть для бесчисленного количества нерожденных.

Внутренний голос накапывал – не жалей, лучше не родиться, чем родиться и быть ненужным, лучше не родиться, чем родиться и умереть на задворках трущоб в мокрой коробке из-под обуви, лучше не родиться, чем родиться и оказаться разочарованием, неоправдавшимися ожиданиями. Лучше не родиться, чем родиться и познать радости жизни.

Она опускает девицу обратно на кушетку, отходит и вытряхивает из пачки сигарету. Забивать трубку табаком было откровенно лень, но смертельное желание влить и в себя, пусть и несмертельного, но яда, было непреодолимым. Она чиркает спичкой по коробку и делает глубокую затяжку, после чего садится на стул и внимательно смотрит на девушку.

Сейчас остается только ждать, и это ожидание будет измеряться не минутами, но часами. Яд действует медленно, постепенно блокируя жизненные функции плода, после чего, спустя некоторое время, он гибнет прямо в животе своей матери, которая и приняла такое тяжелое решение. Мертвый плод Хиссра извлечет позже, но это единственный способ сохранить жизнь девушки, сначала убить то, что боролось за будущее ровно также, как и она.

- Отдыхай пока, боль скоро утихнет, - она снова глубоко затягивается и щурится, когда дым неудачно попадает в глаза, выступают горячие слезы, а в нос забивается горький запах.

- Скоро плод умрет, - она констатирует факт будничным голосом, - хотя, для нее это – будни, - и тогда мы продолжим.
Ведьма решает выдавать информацию по крупицам, чтобы не шокировать и не добивать несчастную, ибо знание, порой, способно убить похлеще любой болезни или оружия.

Отредактировано Хиссра (2019-11-05 21:57:01)

Ведьма никогда не расскажет Зэме, что в тот момент специально тянула время. Узнай об этом хоть одна живая душа, ее, и без того жестокую, заклеймили бы извергом и низвергли во пламя Рогатого.
И невдомек им было, что любое действие Хиссры несет в себе либо что-то болезненное, либо поучительное, либо хук справа. В случае Зэмы – это было болезненно-поучительное. Ведьма не соврет, если скажет, что хотела преподать глупой троллихе урок.
Ах, милая девочка, - подумает Хиссра, - тебе будет больно. И чрево будет гореть огнем, и в этом пламени сгорит невинная жизнь, и в этом пламени ты потеряешь часть себя.
- Ты и в самом деле считаешь, что эти вопросы сейчас важны? – женщина встает со стула и уходит на кухню. Спустя минуту она возвращает с небольшой бадьей и тряпкой. Опускает тряпку в холодную воду и выжимает с такой силой, что костяшки на руках побелели. Мягкими движениями Ведьма стирает пот с побледневшего лица:
- Хиссра я, делаю, потому что могу и хочу, остального знать тебе не надо.
Ах, милая девочка, - подумает женщина, услышав просьбу, - ты просишь о невозможном, ты просишь о том, чего не запомнишь. Пусть будет больно, пусть будет страшно. Прочувствуй, почувствуй, что теряешь и чего уже никогда не вернешь, как дождь не может идти в небо, так и я не смогу влить яд, уже убивший твоего ребенка, назад в сосуд.
Ведьма нежно гладит девицу по лбу, наблюдая за тем, как боль отражается на молодом лице, как в глазах появляется понимание. Что она чувствовала? Жалость к себе? К плоду? Жалела ли об упущенной возможности? Страшилась будущего?
Хиссра мысли читать не умела и, поверьте, никогда такого дара не желала, считая его излишне утомительным и скучным. Но ей, как и любой мудрой женщине, было достаточно взглянуть в глаза, чтобы увидеть все. И в этих глазах она увидела сейчас то, что желала – потерю. И не просто потерю, а мелькнувшую в темных глазах под дымкой боли – материнскую потерю.
Ведьма вздыхает:
- Все будет хорошо, девочка, - эти слова даются ей с трудом, но ей почему-то показалось, что она просто обязана их сказать сейчас, перед тем, как агония сведет мышцы, как схватки заставят выгнуться, перед тем, как полноценный, наполненный слезами, крик сорвется с губ.
Ведьма отступает к полке, снимает с нее небольшой металлический ящик и, щелкнув замком, открывает его. Из него она достает, как неожиданно, очередной бутылек. Смесь в нем – то, что заставит погибший плод окончательно покинуть мать.
- Эй, я дам тебе совет, - говорит она, подходя ближе, - подумай над именем, - Хиссра срывает пробку с бутылька, вновь сжимает челюсть троллихи и заливает жидкость, - густую и темную, пахнущую горькими травами и спиртом, - в рот, - имена очень важны.
Ах, милая девочка, - подумает женщина после, - как твоя мать приветствовала тебя истинным именем, так и ты попрощайся со своим ребенком, называя его истинным именем. Ты ведь знаешь, что имена – не так уж и просты, и ты ведь уже знаешь, как назвала бы его, да?
- Сейчас будет больно. И… тужься.

Отредактировано Хиссра (2019-12-09 01:26:15)

Хиссра гортанно посмеивается, а затем, вмиг сменившись в лице, отвешивает смачную пощечину. Звук повис в воздухе, неприятно звенел в ушах, он застыл в воздухе и, Хиссра надеялась, запомнился, врезался в память.
- Не тебе более так говорить, девчонка, - последнее она плюет пациентке в лицо, - теперь ты будешь жить за двоих. За себя и за нерожденного сына. Считай это расплатой за мои услуги, - женщина встает, убирает выбившую прядку волос за ухо и изо всех сил отводит взгляд, чтобы не смотреть на щеки, будто мукой присыпанной, - не простой, а костной, - на застывшие в глазах слезы и расширившиеся от удивления зрачки, - жить ты будешь долго, еще даже меня переживешь.
Маленькое, скрюченное от боли и почерневшее от яда, тельце Хиссра забрала сразу же, и завернула в саван. Ткань сразу же пропиталась кровью и слизью. Бережно, с нежностью, что никогда не дала бы ему мать, она выносит его из комнаты, подальше от материнских глаз, подальше от нее, чтобы не было так больно. Но Хиссра знает, в тот момент, когда ткань коснулась тела младенца, Зэма была готова завыть. Ведьма убирает мокрые тряпки и бадью с водой, убирает поднос с инструментами и склянками с ядами, мельтешит, старается занять себя и свои руки. И не потому, что она испытывала чувство вины или нечто схожее с ним, нет. Ей не за что было чувствовать вину. В конце концов, в этой ситуации она была лишь инструментом, оружием, которое над шеей нерожденного ребенка занесла Зэма сама.
Просто она не умела утешать и не могла поддержать. То было не в ее силах и социальных навыках. Когда проводишь большую часть времени в одиночестве, волей-неволей теряешь способности к общению, и для других ты кажешься внезапной болезненной атакой с колко-острыми словами, а не когда-то успешным врачом, который, между пришиванием конечностей и затыканием сквозных дыр в покореженных телах, умудрялся еще и шутку-другую отшутить, и истории из жизнь потравить.
Только теперь нет ни желания, ни умения шутить, а рассказчик она хороший только под ста граммами настойки на васильках и крыжовнике.
Хиссра, убрав место преступления, возвращается назад и вновь садится рядом, только в этот раз приносит с собой графин с водой и стакан. Закурив, она устало откинулась на спинку стула и, дыхнув в сторону, посмотрела на Зэму.
- Психолог из меня дерьмовый, если что, - констатирует Ведьма, - но, если хочешь рассказать, - расскажи. Я могу выслушать.

Отредактировано Хиссра (2019-12-15 02:14:58)