На входе в город возвышалась статуя.
Когда-то, по объяснениям предпочевшего добровольно сдаться на милость нового правителя местного купца благовониями, её возвели во славу одного местного правителя, олицетворявшего собой малое солнце, и каждые три луны горожане приносили под её ноги щедрые дары цветами, вином и пивом, хлебом и живой птицей. Волшебник Джеди, взятый в плен полугодом ранее – для забавы императорского лейб-колдуна, усматривавшего в этом повод то ли для самообразования, то ли чтоб было на ком отводить душу – сразу же затянул длинную историю про то, как этот правитель однажды стал скорбен сердцем, и тогда его погрузили на ладью, снаряженную двадцатью девами нефрут, чьё лоно не было открыто родами, обряжёнными в золотые ювелирные сети, с чёрными вёслами, инкрустированными электрумом, и спустили ладью на великое озеро, по которому гребли они, пели песни и веселились, и таким образом правитель снова стал весел сердцем и потому ожил. Лейб-колдун Альв плевать хотел на байки, в которых не было практического смысла, но согласно давней традиции распорядился перебить имя под статуей - и теперь резчик обливался потом, пытаясь вместить на короткую гранитную табличку: «Хьеринг Белый Лис, конунг ледяных островов, владыка семи снежных долин, Великий император севера и юга». Его надсмотрщик неотрывно глазел на запад и незаметно выплёвывал косточки сушеных фиников в ладонь.
Было очень жарко.
Великий император севера и юга поморщился, чувствуя, как под шлемом по лбу течёт капля пота, и сжал в ладони поводья - белоснежная лошадь фыркнула, переступая по мостовой копытами. Ей тоже было жарко.
- К вечеру Ур будет взят под контроль целиком, - лейб-колдун высморкался в песок: на юге его непрестанно терзала аллергия на солнце, отчего он становился ещё более желчным и жестоким, чем обычно, но дело своё выполнял грамотно и вовремя, над подчинёнными не измывался пуще положенного, и потому всё ещё находился при императоре. – В храмовом квартале засели жрицы, но бой будет недолгим.
Император кивнул, щурясь на солнце – оно отразилось в инкрустированных золотом рогах на воронёном шлеме, рассыпав на мостовую тысячу квадратных солнечных зайчиков, и утонуло в чёрном бархатном плаще.
Жара звенела, поднималась от земли, накатывала раскалённым облаком густого пыльного воздуха, неуловимо пахнувшего обещанием прохлады, и почему-то розами, пока он, неспешно пустив лошадь по безлюдным улицам, поднимался к храмовым кварталам – император всегда участвовал в осадах лично, и его Вороний бог пока что берёг его от неудач.
Джеди, взятый на поводок, подчиняясь рывку, затянул ещё одну долгую историю про царского сына, которому при рождении напророчили смерть от крокодила, собаки и змеи – таким образом лейб-колдун пытался скрасить то ли свою, то ли императорскую скуку – но тут же был остановлен пожеланием заткнуться.
- Встречал я эти Семь Хатхор, - холодно произнес император, - они напророчили мне смерть от любви.
- Хатхор не ошибается, белый господин! – Джеди поклонился до земли, но глядел в глаза уверенно, если не нахально, - значит, такова воля богов.
Император не откликнулся, только ударил пятками по лошадиным бокам, заставляя её перейти с шага на рысь; Альв высокомерно пояснил:
- Больше никогда не мели такой чуши, Джеди. Как думаешь, зачем великий император объединяет земли севера и юга?
- Для того, чтоб они благоденствовали? – предположил Джеди, пережив не одного правителя, и потому прекрасно зная, какие ответы им угодны.
- Это, разумеется, тоже. Но великий император ищет источник бессмертия, потому что не собирается умирать вовсе.
- Да будет он жив, здрав, благополучен, - церемонно отозвался волшебник.
Такими словами в этих местах сопровождали упоминание любого правителя.

Любовь великого императора Хьёринга интересовала постольку-поскольку. В предыдущем городе он всё-таки поднялся в башню к иеродуле, божьей невесте, потому что, по мнению херихетов, она могла ответить на его вопросы – но в комнате на третьем этаже мигдаля его ожидала перепуганная, истерзанная непростой жизнью и сотнями мужчин женщина, у которой, кроме лона, раскрытого родами уже неоднократно, больше не было никаких ответов. Император предпочел не проверять, вселится ли в жрицу богиня, если истерзает её и он, и ушёл, оставив перепуганную женщину на собственном истертом ложе, ждать новых, алкающих очищения.

Храмовый город почти взяли.
Жрицы отчаянно сопротивлялись, некоторые погибали, предпочитая умереть, но не быть взятой в плен, остальных сгоняли на площадь перед храмом и сковывали цепями. Из жриц месопотамии выходили скверные жёны – обычаи предполагали храмовую проституцию, а местные болезни лечились скверно – потому что с ними делать, император пока не знал. Можно было бы, если бы он был более молод и наивен, потребовать у них обратиться к их богине за ответами, которых он искал. Но ответов, думал теперь он, нет и у местных жриц. Их богиня-мать не помогла, когда они брали этот город силой, не защитила эти стены от умелых колдунов Рогатого бога, позволила крови жриц пролиться на стены храма, молчала, когда его воины обрушили в пыль её статую.
Так что Ур – всего лишь очередная жемчужина в его ожерелье, возможно даже, не самая крупная. Разведчики говорили, что дальше на восток есть города крупнее, вокруг которых в жаркий полдень воздух искрится радугой – и там происходят невиданные чудеса, сады парят в воздухе, а вода поступает в царский дворец, стоявший на вершине самого высокого холма, сама собой. Но для того, чтоб двинуться дальше, следовало закончить здесь – потянув поводья, император остановился перед возвышавшимся центральным храмом и поднял кулак, закованный в воронёную перчатку.
- Принесите в жертву двадцать четыре быка! – объявил Альв за его спиной, - так, как приносят их в жертву тогда, когда умирает вельможа.
И высморкался на мостовую.
Император снова поморщился.
Обычно он чтил если не местные обычаи и божественную силу, подтверждения которой всё ещё не находил, то собственные суеверия, потому, убивая главных жриц и верховных жрецов, предпочитал приносить жертвы и оказывать все возможные почести. После чего с чистой совестью сравнивал с землей все храмы – на их фундаментах вскоре вырастали капища тёмного северного Рогатого бога.
- Ведите, - устало сказал он.
[nick]Хьеринг[/nick][status]Белый Лис[/status][icon]https://i.imgur.com/jbRzpXC.jpg[/icon][sign] [/sign][info]конунг ледяных островов, владыка семи снежных долин, Великий император севера и юга, завоеватель, воин, бессердечный мудак[/info]

Отредактировано Эш Грисео (2020-01-19 11:24:53)

Император успел заскучать, пока жрицу неоправданно долго вели наружу, и только волевым усилием удерживался от того, чтоб не подпереть латной перчаткой тяжелый шлем и не задремать прямо в седле, подчиняясь давней воинской привычкой спать в любом положении всегда, когда выдается свободная минута. Солнце лизало ступени, по которым она шла, и белый песчаник померк, когда на него опустились её ступни – её кожа скорее была родом с ледяных островов, и Хьёрингу, успевшему-таки задремать, не закрывая глаз, на мгновение почудилось, будто он наконец дома, и его привечает юная русалка из холодного озера – та самая, которых в тех местах не видели уже полсотни лет.
Но у русалок были прохладные льдистые глаза и нежные уста – а у жрицы из глаз било жестокое южное солнце, а её губы роняли злые слова.
Император опять почувствовал усталость, тяжелым плащом давившую на плечи сильнее воронёной стали и тяжелого бархата; он спешился, отдал поводья в ладони подскочившего генерала-хевдинга и снял рогатый шлем – тот опять рассыпал горсть золотых чешуек-отражений перед тем, как колдун Альв схватил его и запрятал под свой плащ.
- Твоя мать не подсказала тебе, как спастись? – вкрадчиво спросил он, приближаясь; его воины толкнули жрицу в спину копьями, пытаясь уронить на колени, но император поднял ладонь, и они послушно отступили, ударив древками о мостовую. Унижение было неплохим оружием, позволяющим запугать и подчинить, но Хьёринг пришел сюда не для того, чтоб подчинять и брать в плен - а смерть, считал он, заслуживала некоторого уважения.
- Я уйду дальше по великой долине Месопотамии, - сообщил он, - мои армии уже взяли все города по запад от твою руку, позднее возьмут всё по восток. Север и юг соединятся и будут процветать. Твоя богиня ошиблась, как и боги и богини, чьи храмы я сравнял с землей, и даже песок уже забыл их имена, а тела их жрецов превратились в птичьи перья и перегной. Только один Бог будет править этими землями, и я принесу тебя Ему в жертву. Но мой бог милостив, как и я - и я готов немного тебя послушать перед тем, как это произойдёт. Что твоя мать говорит на этот счёт?
Нингаль прикрыла глаза, улыбаясь. Она отвечала тихо, но ее голос так же разносился над площадью, как у любого, кто привык говорить, чтобы другие слушали. Она чувствовала, как щекочет кожу капля крови, ползущая вниз по спине - один, два, три, сорвалась и упала, разбиваясь где-то там на золотые брызги, как блики от рогатого шлема.
- Мать говорит мне, что ты пришел сюда познать поражение, Непобедимый. Вот к чему ты шел по великой долине Месопотамии, и нет разницы, сколько еще завоюешь. Ты пришел, чтобы народы и земли видели, что нет величия, которое не будет низвергнуто - смотри на меня и помни, что тебя ждет та же участь. А я говорю...
Жрица поморщилась - солнце было к ней жестоко.
- ...говорю, что не боюсь умирать.
И это только отчасти было правдой. Страха она и впрямь не знала, но кто хотел бы пролить кровь во славу чужого бога и властителя захватчиков? Да и вообще, кто хочет умирать, кроме стариков и тех, кому незачем жить? А ей было, зачем, и у нее была тысяча причин за спиной и еще больше в городе.
Но что только не перенесешь, если нет выбора.
- Давай, не медли. Иначе полдень тебя сожжет.
- Заткнись! – не вытерпел Альв, дернувшись вперед – его хворь делала его невероятно возбудимым и раздражительным, полдень жёг колдуна намного сильнее, чем самого императора, верховную жрицу и всё чёрное войско, вместе взятое. – Как ты смеешь такое говорить великому императору!
Нужно пересмотреть идеологию, думал Хьёринг, иначе солнце действительно нас всех уничтожит. Чёрный металл был хорош тогда, когда в нём был толк, он красивый и устрашающий, но здесь, среди ослепительных песков, он не просто бесполезен, а вредит. Нам нужны новые, светлые доспехи, белые плащи, защита на глаза и рты. А я здесь стою, жарюсь вживую, на потеху народу, и решаю, выпустить ли кровь этой совсем юной девчонке - или подождать, пока она не расскажет все свои бредни, в которых уверена не из-за тугоумия и затхлости мышления, а потому что больше не знает, во что верить.
Внезапно его обуяло отвращение, но Рогатый не любил, когда обещанную жертву ему не отдавали - нужно было закончить начатое; и тогда Хьёринг с неохотой достал меч из ножен и произнес:
- Нет такого солнца, которое меня сожжет, и нет такого народа, который увидит моё поражение, а твоя жизнь, жрица, никогда не будет связана с моей, и я не повторю твою участь. Становись на колени и произнеси своё имя – я отдам и его, и тебя богу, и пусть он хранит все наши души и эти земли.
[nick]Хьеринг[/nick][status]Белый Лис[/status][icon]https://i.imgur.com/jbRzpXC.jpg[/icon][sign] [/sign][info]конунг ледяных островов, владыка семи снежных долин, Великий император севера и юга, завоеватель, воин, бессердечный мудак[/info]

Будь это все религиозным диспутом, Нингаль знала бы, что сказать, но здесь и сейчас, ослепленная и оглушенная даже не болезненной хваткой и не ударом земли по коленям, а тем, что осталась жива, она молчала, обмякнув, и даже вечные женские страхи обошли ее стороной.
Кровь пролилась, и этого хватит. Что будет дальше - не имеет значения.
Будь у нее тысяча тысяч голосов, она оплакала бы своих сестер, но у нее был один, и она молчала, и ей казалось, что молчание разрывает небо и землю, а первые и последние слезы, что пролила Нингаль, выступили от рывка за волосы - того самого, первого.
Потом были и другие.

Солнце палило, превращая ее в золотую статую, золотом пропитались обрывки белой ткани и золото стало грязью. На то понадобилось мало времени, день еще даже не клонился к закату - или так ей казалось, считающей каждую секунду до ночной прохлады, а та все не приходила. Причитающий раб колдуна привязывал ее к колонне солнечных часов и бесконечно просил прощения, однако Нингаль молчала и молча благодарила Мать за плохое зрение.
Отсюда тела ее сестер сливались в одно темное пятно.
- ...ты не должна умереть, сокровище Ура, - говорил он, затягивая узел, - ты не должна.
- Кто ты такой, чтобы это решать?
- Может, мне убить тебя, - лихорадочно шептал он, - чтобы никто не смог осквернить твоей чистоты? Тогда они меня казнят, и мои мучения тоже кончатся, но это не страшно, и...
Чем я лучше других, думала Нингаль, и какая разница, что терпеть перед смертью.
Потом его позвали и она, надо сказать, почувствовала облегчение, оставшись одна, наедине с солнцем и болью.
А оно все не садилось, и на золото слетелись мухи с лицами постаревших младенцев, впивались в лопающеся волдыри зубами, и лезли в глаза, не смущаясь того, что они закрыты.
Мать слышит, думала Нингаль, когда свет смял ее и высушил, и на все воля Ее. Кто бы ее еще знал, ту Волю.

Император отдыхал в прохладе каменного храма.
Он сидел на троне в самой глубине, в полном одиночестве, и разглядывал узоры на потолке – искусно расписанные фигурки свивались в единый узор, рассказывающий ему историю. В центре находилось изображение предвечной матери-неба, и она глядела на него, а он глядел на неё до тех пор, пока её веки не дрогнули, и не поднялись, заливаясь ослепительным, злым золотым светом, и не опустила ладони, державшие небесное море.
Небесная сфера рушилась, а он был бессилен что-либо изменить, даже убежать – белые змеи с золотыми глазами сковали его руки и ноги, пригвоздив к трону, и он был вынужден наблюдать за тем, как гибнут все его воины, как трескается земля его предков, и из глубоких трещин выглядывает на него Око Хаоса, а вслед за ним наружу исторгаются гигантские волны чёрных блестящих скорпионов и прочих гадов, накрывая собой холмы и долины его родины.
Император опустил глаза вниз, не в силах на это глядеть – и видел, как его грудь пронзают латунные копья, превращавшиеся в змеиные хвосты, и наружу, на золотой трон и ступени храма, льётся прозрачная и солёная его морская кровь.

Император с плеском поднялся из противной тёплой воды, прогоняя прочь дурное сновидение – дремавший, забившись в угол, раб встрепенулся, подскочил и подал ему полотно для вытирания и свежую одежду. Тут же появился осоловевший, ещё не вытерший остатки еды с бороды карл, чтоб помочь застегнуть доспехи – Хьёринг отпустил его коротким жестом, решив, что на сегодня с него хватит. Он делил со своей дружиной все тяготы путешествия и сражений, порой вместе с ними голодал, чтоб никто не посмел сказать, что император, ярл и вождь ставит себя выше своих воинов – и потому имел право на некоторые вольности.
Солнце уже садилось – это значило, что до полной темноты оставалось совсем немного, а через несколько часов придёт прохлада. После холодной каменной глубины храма открытое небо навалилось на него удушливой тяжестью, окатило жаром – император сдержал зевок, проводил взглядом деловитого колдуна, за которым слуги куда-то тащили сразу четыре мёртвых тела – вокруг них вились лунные мотыльки и моль – и поморщился, потому что ему казалось, что у Альва должно быть другое занятие, но он никак не мог припомнить, какое. Горячий густой ветер, шевеливший мокрые волосы, вызывал неприятную дрожь, будто бы подступающая лихорадка – поёжившись и всё-таки зевнув в ладонь, Хьёринг собрал свою гриву в кулак, тут же боковым зрением приметил какой-то чуждый ему, но точно так же  трепетавший на ветру белый лоскуток - и тогда, наконец, вспомнил, а вспомнив, в сердцах помянул всех подземных демонов.
Солнце иссушило её, почти превратило в пергамент – от нестерпимого жара его лучей кожа жрицы истончилась и высохла, губы стянулись и растрескались, обнажив жемчужные зубы, по которым ползала мошкара. Оно забрало себе русалочью белизну её кожи, и, подобно русалке, она почти погибла под этим солнцем, и едва, давно лишившись сознания, дышала – редко-редко. Не то чтоб Хьёрингу было её жаль – ещё одна смерть в этом залитом кровью городе, невелика потеря – но он приказал сохранить ей жизнь, и теперь был вне себя от ярости и досады: её мог забрать к себе местный южный ветер и песок, а ведь она была предназначена Рогатому, потому что он так сказал.
А перечить словам императора имели право немногие.

Джеди, как оказалось, на закате откусил себе язык. Он истёк бы кровью, но теперь корчился в колдовских путах Альва, не дававших ему ни умереть, ни прекратить испытывать страдания – сам колдун имел большие планы на тела жриц, намереваясь выварить их и наконец исследовать отличия кости местных женщин от костей женщин северных. Император иногда подозревал, что ему просто нравится возиться с трупами – и превращать в них живых, и кто знал, что он делал с ними до этого, да и после – но прощал своему верховному колдуну многое, памятуя о том, сколькими тайными знаниями тот обладает.
Но сегодня был не тот случай – все тайные знания были хрупки, когда в дело вступал меч, и колдуну следовало об этом напомнить.

Раб долил в кадку ещё одно ведро воды, и латунным черпаком принялся плескать тёплую затхлую жижу на лицо жрицы, пытаясь привести её в сознание. Ещё двое рабынь массировало ей ладони, нажимая на особые точки, связанные с душой и разумом, и в воздухе разливался запах благовоний – теперь, когда волшебник утратил возможность говорить, жрица осталась единственной, кто мог бы ответить на его вопросы - и Хьёринг терпеливо ждал, пока её приведут в себя.
Он занял богатый и роскошный дом, раньше принадлежавший военачальнику – здесь были толстые стены, и даже днём было прохладно, будто в колодце. Здание чуть проигрывало дворцу, но не было так же сильно залито кровью, и, потом, чрезмерная роскошь вызывала у императора аллергию похуже той, которая охватывала Альва. К тому же, здесь обнаружилась роскошная подробная карта, на которую были нанесены все окрестные города, имена их царей, колодцы и дороги - и терпение императора отчасти объяснялось тем, что он ей сильно ею увлёкся, и на некоторое время даже позабыл, что приказал принести жрицу прямо сюда - в то время, пока над ней хлопотали, будто над дорогой рабыней.
Так что когда она наконец пришла в себя, даже удивился, не сразу припомнив, что тут находится кто-то ещё – а вспомнив, приказал рабам выйти, дождавшись, пока взгляд жрицы станет хоть немного осмысленным.
- Питомец моего слуги, - сказал император, - проглотил свой язык, а перед тем сказал, что твои слова - не что иное, как могущественное заклятье. Проклятье. Ты ещё и ведьма? Отвечай!
[nick]Хьеринг[/nick][status]Белый Лис[/status][icon]https://i.imgur.com/jbRzpXC.jpg[/icon][sign] [/sign][info]конунг ледяных островов, владыка семи снежных долин, Великий император севера и юга, завоеватель, воин, бессердечный мудак[/info]

- Хочешь сказать, что Альв привязал тебя к столбу вверх задницей? – хмуро спросил Хьёринг, - не испытывай мое терпение.
Он снова поскреб шею – сквозняк тут, что ли? Но тогда лучины должны подрагивать, а огонь молчит, безмолвно коптя потолки ровными наконечниками копья – и недружелюбно воззрился на упирающуюся жрицу. Ей хватало наглости перед лицом смерти, которую он воплощал, язвить своему мучителю, хотя – видит Рогатый! – пока что он был к ней намного более милостив, чем её родная земля. Бросала бы лучше колкости своему солнцу.
Император покатал по карте камушек, потом уставшим голосом сказал:
- Хорошо, тогда стой. Но подойди, мне нужно, чтобы ты взглянула на это.
Он достал из кармана тканый мешочек с плотными завязками, не глядя, запустил туда руку и швырнул горсть камней на карту – все выпавшие руны, до одной, были перевернутыми рунами «Альгиз». Он сгреб их в мешочек, потрусил его в воздухе, перемешивая колдовскую гальку, и повторил – и снова, будто бы по волшебству, руны были одинаковыми и выстроились в одном направлении.
- Знаешь, ведунья, что значат эти символы? – он указал на стол длинным пальцем с острым когтем, - они говорят – «смерть». И кости, и карты мне этим вечером показывают смерть, даже если вытащить из колоды этот символ. Вот я и думаю, может ты ведьма, знаешь толк в тайных знаниях и способна использовать свой талант во благо империи, тогда мне нет смысла тебя убивать, и вместо тебя я принесу в жертву сотню быков и сожгу десять городов. Скажи, почему умерли остальные жрицы?
- Да как ты мне надоел.
Нингаль так же раздраженно шевельнула пальцами и закрыла глаза, не думая даже куда-то двигаться, тем более, что властелин чужеземцев трепался достаточно, хоть и обвинял в этом ее.
- Торгуешься, как купец, - ей вдруг стало смешно и легко, и оказалось, что нет ничего приятнее, чем ничего не иметь и лишиться надежды, - десять городов он сожжет, помоги мне Мать! Нет у меня никаких тайных знаний, мои знания... самые явные в этой стране, варвар, и твои руны тебе говорят правду. Я говорю, а Мать... слышит. Мать говорит... я слышу. Да, я тебя прокляла. Тебя и твое войско. И не знаю, почему умерли они, а не я. И перестань мне угрожать, у тебя нет ничего, чего я боюсь.
Жрица прищурилась сквозь вечерний полумрак. В доме густо пахло кровью, и чуть меньше - вином, она здесь никогда не была, как и в любом из жилищ Ура, она не покидала Храма (по крайней мере, пребывая в своем теле) с тех пор, как ее отнесли туда, еще не умеющую ходить.
С тех пор, что уж там, она не сделала ни единого шага по земле, о каких домах может быть речь.
Вот как все, оказывается, устроено.
Самое время узнать.
В тонкогорлых хрустальных кувшинах метались и бились разноцветные всполохи света, бросая блики на карту и перламутровые занавески, на паутинные гобелены, среди всего этого незнакомец выглядел неуместно и даже несколько нелепо, будь ей полегче, Нингаль бы непременно об этом подумала дольше.
- Но ты ведь знаешь, это всего лишь слова.
Император криво усмехнулся.
Очевидно, её нужно было всего лишь довести до кондиции, разозлить – и видел вороний бог, это было несложно, просто он подобрал нужный путь только со второй попытки. Она всё же была очень юна, эта жрица, возможно, действительно могущественна, но наивна, не видя ничего, кроме своей богини и своего храма. Была ли в её словах сила? Это вопрос, на который он должен был себе ответить в ближайшие часы, потому что требовалось принять решение.
Логика подсказывала, что её нужно убить – хотя бы вот из милосердия, а то мучается, бедняжка, от солнца и непонятливых надоедливых мужиков, никак не желающих оставить её в покое. Но, несмотря на раздражение, вызванное её дерзостью, император медлил, колебался – опыт ему подсказывал не торопиться с решениями. Проклятья, знал он, редко, но всё же приводят к беде. Она могла просто зачаровать его руны и карты, навеивать дурные сны – но так же могла и сотворить что-то, до поры от его глаз скрытое, и будет скверно, если это обнаружится только тогда, когда песок поглотит остатки её костей. Рогатый бог здесь был не так силён, как на севере, к тому же, император знал, его непобедимость не отдана ему божеством прямо в руки, а заслужена поступками, в том числе, благодаря разумной осторожности и таланту предчувствовать возможные ловушки. Если он ошибется – его место займет другой достойный человек, и Рогатый бог незримо последует за ним.
Быть поглощенным местными песками императору тоже не хотелось, так что он мысленно запретил себе совершить ошибку.
- Да-да, - участливо кивнул он, - пустой трёп.
Хьёринг вдруг поднялся и – немыслимое событие! – подошел к строптивой жрице сам, специально схватив её за руку там, где солнце оставило свои опаляющие следы – возможно, у него не было ничего, чего она боялась, но у него была тысяча вещей, которые могли причинять страдание.
- Вытащи руну из мешка, - приказал он, - я хочу посмотреть, что судьба приготовила тебе.
[nick]Хьеринг[/nick][status]Белый Лис[/status][icon]https://i.imgur.com/jbRzpXC.jpg[/icon][sign] [/sign][info]конунг ледяных островов, владыка семи снежных долин, Великий император севера и юга, завоеватель, воин, бессердечный мудак[/info]

И он был не первым. И не последним.

- Утомление – первый признак смерти, - со знанием дела заявил второй херихет.
Император поморщился: местные мудрецы, которых он по наставлению Альва к себе приблизил и время от времени выслушивал, знавали кое-что о местных обычаях, но зачастую были чрезвычайно религиозны, трактовали все события с точки зрения божественных вмешательств, будь то кузнечик в ботинке или тощая собака, незнамо прибившийся к войску. Стоило им увидеть корову – они привечали Хатхор, сокола – Гора, и плевать хотели на то, что их земли уже давным-давно закончились, и тут царили совершенно другие божества. Хьёринг их не гнал от себя лишь потому, что не верил в никаких божеств, кроме собственного, ну и еще потому, что они худо-бедно, но служили проводниками и изредка подсказывали толковое.
Но чаще всего их советы склонялись к каким-то эротическим переживаниям или жертвоприношению пивом и едой очередному идолу – император подозревал, что они имеют с того свою долю, и изредка нелогично завидовал.
- Для того, чтобы отсрочить смерть, очиститься и возродиться, большому чёрному господину следует позвать восемнадцать нефрут, - заявил первый, - для того следует вернуться в долину Нила и вознести жертвы богине.
- Подойдут и местные девушки, - возразил ему второй, - главное, чтобы они были юны телом и нетронуты.
Хьёринг беззвучно, одними губами, прошептал несколько скверных слов и закатил глаза. Там было не лучше – у изголовья стихийного ложа Альв бормотал сто сорок девятое заклинание Великой Песни и чертил в воздухе руны.
Император не спал уже двадцать один день – стоило только ему прилечь и сомкнуть глаза, как он тут же оказывался всё в том же храмовом зале, тело его терзали змеи, крокодилы и скорпионы, печень клевал болотный аист, а из глаз текли черви. Такие сны не приносили отдохновения и только прибавляли усталость - пока что он держался благодаря заклинаниям своего колдуна и особой травки из долины Чени, но запасы таяли с каждым днём, а кошмары становились только сильнее и красочнее.
Войско всё так же стояло под стенами Эреду, сопротивлявшегося неожиданно яростно – на верховном совете главнокомандующими было принято решение брать город измором.
А пустыня брала измором их самих.
Поначалу всё походило на вспышку лихорадки, потом начало напоминать изредка возникающую даже в самой организованной армии дизентерию – но все усилия отрядных колдунов и лекарей не давали никаких результатов, а когда стали заболевать главнокомандующие, день и ночь носившие на лице платки, мывшие руки перед едой, которую им готовили личные слуги отдельно от остальных, и не притрагивавшиеся к женщинам - стало ясно, что не всё так просто.
Альв, как и он сам, пока держался – но за эти дни колдун, казалось, постарел на десяток лет, исхудал и иссох, и на обтянутом пергаментной кожей черепе только горели недобрые, с красными белками, глаза.
- Мы разгневали Рогатого, - сказал Альв на четырнадцатый день. – И он замолчал. Я его больше не слышу.
Это был первый момент, когда Хьёринг почувствовал нечто вроде тревоги, но, истерзанный кошмарными видениями, не отдавал себе отчёта ни в чём.
Про жрицу он почти не вспоминал. Сколько было таких захваченных городов – император уже толком не помнил, они столько убивали сопротивлявшихся и брали в плен остальных, что со счёта он сбился уже давно. Время от времени какое-то дрянное предчувствие кололо ему сердце, но он не связывал это с этой женщиной и уж точно не думал о проклятье, которые она якобы наслала на его и его войско – и её образ в его памяти воскрес только сейчас, когда речь зашла о юных жрицах.
- Идите вы все в задницу, - ядовито ответил император, отталкивая когтистую, мосластую руку Альва от собственного лба – тот всё норовил начертать на нём руны кровью, судя по запаху, хранившуюся в глиняных сосудах уже очень долго, и от неё Хьёринга тошнило. – Зашлите гонца в Ур, моему наместнику, пусть соберет всех самых лучших целителей, пока не поздно. Они-то знают лучше, что тут за зараза.

Потом пришли мухи. Они роились, повисали целыми гроздьями на лошадях, доводя их до исступления, выдаивали скот, сжирали заживо самых слабых рабов, цеплялись за лица и волосы, лезли в еду и воду, так что стало совсем уж скверно – Альв сбился с ног, собирая против них действующую ловушку, и пока что не слишком преуспевал.

- То есть как это – нет? – неприятным каркающим голосом переспросил Альв, сгорбившись, и оглянулся на императора. Император чувствовал неприятное удивление – гонец, поклонившись десяток десятков раз, плакал и просил его пощадить. Целителей, утверждал он, в Уре не осталось вовсе - все из них погибли тогда на ступенях храма, посвященного, как Хьёринг узнавал только сейчас, целым трём ипостасям богини-матери, одна из которых заведовала тайными знаниями. Император недовольно цокнул языком, и снова, в третий или четвертый раз за двадцать три дня, вспомнил о жрице – она наверняка, впрочем, уже погибла от жестокого солнца и непосильной работы, но, отпустив её жить, он уже не чувствовал от того досады, разве что слегка – потому что она была бы единственной местной целительницей на многие десятки атуров вокруг.
- Альв, послушай, - он призвал к себе колдуна, - тот волшебник, Джеди, всё ещё таскается за тобой, верно? Ну да, он не может говорить, но нам это не нужно – спроси у него, он же бывал в этих краях, видел ли он что-то подобное. И, может, знает секрет, как спастись от мух. Прочитаешь его мысли, я не знаю, ты же колдун, сделай что-нибудь.

- Ты самовлюбленный, недальновидный, глупый идиот!
Красивая, статная женщина в волчьих мехах и золотой диадеме, увенчанной оленьими рогами, расхаживала по шатру вперед и назад, а император, сложив руки на груди, следил за её легким шагом. Заметив, что он молчит, женщина подошла ближе и бесстрашно ткнула его в грудь тонким сильным пальцем, и её белые волосы рассыпались по меху и дорогой ткани платья.
- Ты так заигрался в свои игрушки, что совершенно забыл про самое важное, - заявила она, - напомни мне, откуда появился этот мир?
- Великий Волк изрыгнул его, - выучено отозвался Хьёринг.
- Ты идиот, - повторила женщина, и вдруг выражение её лица смягчилось, а между белёсыми бровями пролегла тревожная складка, - мальчик мой, ты уже такой большой, тебе следует глядеть дальше. Как что-то толковое может получиться из блевоты волка, ну скажи мне? Ты сын своего отца, но появился из моего чрева - и не бывает иначе. Запомни и подумай об этом, пожалуйста.
- Хорошо, мама, - послушно отозвался великий император и опустил веки, когда она положила ладонь ему на глаза.
В шатёр ворвался Альв, и Хьёринг вышел из транса, с недавних пор единственное, во что ещё не проникали его кошмары – но он успел заметить, что под ногами у матери плясали змеиные тени, а значит, пройдет день или два, а потом они ворвутся и сюда.
Его мать погибла в шторме три дюжины лет назад.
- Я поговорил с этим кретином, - сварливо произнес колдун, - он, видите ли, утверждает, что такого тут никто никогда не видел, и, вероятно, это проклятье великой Белит-Урим. Ну что за кретин!
- Ты повторяешься, - упрекнул его император, зевнул и откинул всклокоченную гриву за спину. Он весь целиком потускнел от недосыпа, но кое-что ещё соображал, и потому приказал:
- Приведи мне её сюда, если она, конечно, ещё жива.
[nick]Хьеринг[/nick][status]Белый Лис[/status][icon]https://i.imgur.com/jbRzpXC.jpg[/icon][sign] [/sign][info]конунг ледяных островов, владыка семи снежных долин, Великий император севера и юга, завоеватель, воин, бессердечный мудак[/info]

Император поднял на вошедших запавшие от усталости глаза и несколько минут молчал, без интереса примечая изменения, произошедшие с великой жрицей с тех пор, как она приобщилась к низменному материальному существованию. В ней всё ещё неуловимо ощущалась высокородность, и даже не в тонкости костей или по-прежнему надменному прищуру – скорее в том, какой невесомой была золотистая поталь, покрывшая некогда почти прозрачную кожу, готовая осыпаться в то же самое мгновение, когда её обладательница снова вернется в прохладную темноту святилищ, где ей и было самое место.
Он отозвал гонца движением ладони, и в шатре они остались вдвоём – император и жрица.
За эти дни большие изменения произошли с ними обоими.
Хьёринг долго думал, что ей сказать, о чём – и как – спрашивать, чтобы она вообще согласилась ему отвечать. Какие слова могут заставить её к ним прислушаться? Тяжелая работа, отмечал сейчас он, её не сломила, скорее, наоборот – нежная трава, встретив сопротивление, укрепилась, становясь острыми золотыми шипами. Траву, знал он, невозможно сломать – если на неё надавить, она просто пригнётся, оставшись неповреждённой, а вот ты сам можешь споткнуться, не ожидав не встретить сопротивления. В этом был какой-то неуловимый смысл, который северянин сейчас не мог принять. Возможно, от усталости.
Она теперь должна ликовать – и её эта богиня вместе с ней.
Император поднялся со своего походного стула-трона, накидывая на голову шарф, призванный защищать от солнца – оно, злое, будто бы пекло с каждым днём всё сильнее, и находиться под ним без защиты он уже не мог, но стоило оказаться в тени – та окатывала императора потусторонним холодом. Если место жрицы было в храме - своего он уже не знал.
- Пойдем, - произнёс он, крепко беря жрицу за руку.

Замотанного в тряпьё императора почти никто не узнавал, как и жрицу в обносках, и они, будто призраки – хотя отчасти так и было, потому что когда Хьёринг не хотел, чтоб его видели, его не видели – незамеченные скользили по лагерю, и он ей показывал, иногда останавливаясь – смуглых молодых воинов, в лихорадке скребущих по песку когтями, мужчин-жуков, чей хитин после встречи с месопотамскими водами осыпался мелкой чешуей, бледных, блёклых, почти растворившихся в здешнем ветре северян - огромное множество страдающих от самых разнообразных хворей, включая эту загадочную новую заразу, у каждого – свой цвет кожи, количество рук и ног и цвет глаз. Многим он бросал ободряющие слова, некоторых держал за руку, и думал о том – вот она, жрица, стоявшая на самой вершине храма, та, к которой весь Ур обращался за помощью, неужели она настолько близорука, что не видит, что эти ничем не отличаются от тех.
А если не видит – то пусть насладится их страданиями. Это всё, что он может сейчас ей отдать, всё, чем может уязвить - и, возможно, в который раз ошибется.
[nick]Хьеринг[/nick][status]Белый Лис[/status][icon]https://i.imgur.com/jbRzpXC.jpg[/icon][sign] [/sign][info]конунг ледяных островов, владыка семи снежных долин, Великий император севера и юга, завоеватель, воин, бессердечный мудак[/info]

- Я могу тебя отпустить, - сказал он, когда прошел день и наступила ночь, и море отступило, напоследок лизнув волной ступни и ладони, и пришло время проснуться. Милосердие жрицы требовало от Хьёринга достойных ответных даров – и он не знал, что ей дать, слишком чуждой ему была и эта женщина, и её богиня, но счёл, что свежая жратва и холодное вино пригодятся любому, даже самому странному существу.
В том, чтоб разделить с императором ужин, была особая честь – для любого, кто хотел возвыситься. Она же явно не хотела.
- Дать тебе свободу, - пояснил Хьёринг, - мне больше ничего от тебя не нужно. Ты всё равно не будешь снимать проклятье. Делай, что хочешь.
- Я не буду, - прожевав, сказала Нингаль, - потому что не знаю, как.
Честь ее и правда не волновала, зато очень привлекало мясо и свежий (надо же) хлеб. Вино только стояло в кубке нетронутым: жрица понюхала и, скривившись от непривычного запаха, даже чихнула.
- Произнесший его умирает, - сочла она нужным пояснить, - и его смерть навеки врезает его слова в вечность, это уже не стереть.
К исходу суток она и правда была уже зла, потому что все это время провела, гладя по жестким волосам незнакомого чужеземца, разоряющего ее родину и убивающего ее детей - только потому что мимолетно пожалела его, достаточно остро, чтобы не суметь от этого чувства избавиться. Но благодарить за сомнительную свободу она не собиралась.
- Хорошо. Я пойду в Эреду, за стены. Но сначала мне самой нужно место, чтобы поспать.
- А зачем тебе туда? – с хмурым любопытством воззрился на неё император, походя пододвигая к жрице кувшин с чистой водой, стоившей в этих землях куда дороже вина. Капля вина в нём, правда, по настоянию Альва, всё же была – от болезней. И пояснил:
- Если мы всё-таки возьмем город, там снова будет всё то, что тебе так не нравится, а проклясть меня ещё раз ты не сможешь.
Впрочем, она едва ли нуждалась в его советах, как и не была обязана ставить в известность о своих настоящих планах. Колдун, узнав, что император наконец сумел поспать, настаивал на том, чтоб взять женщину на поводок и постоянно держать при себе - и план этот казался неожиданно привлекательным, потому что больше, нежели завоевывать новые земли, Хьёринг любил только покорять сопротивляющееся, а сопротивления в ней было через край до сих пор. Но некоторые птицы пели только на воле, а в клетке погибали – но, всё ещё пребывая под властью мягкого тягучего сна, в котором с ним говорила мать (Альву о нём он не рассказал, будто тот был чем-то постыдным), император решил иначе и теперь не собирался отзывать своё слово. Хотя, он знал, если они возьмут Эреду, прольется слишком много крови – его воины были так разозлены отпором, что не собирались проявлять жалость, и она имела все шансы погибнуть там, раз не погибла в Уре.
- То есть, всё испортилось тогда, когда я тебя не убил? – посчитал нужным с детским любопытством переспросить Хьёринг, раз уж об этом зашла речь. – Занятно. А что же теперь с проклятьем и вечностью?
Он подумал ещё немного, потом сказал:
- Можешь занять мою постель. Я уже вряд ли когда-нибудь засну, а ложа роскошнее тут всё равно не найдется. В этом хотя бы нет вшей и блох, и тут ты в безопасности. Я же сам пальцем тебя не трону.
[nick]Хьеринг[/nick][status]Белый Лис[/status][icon]https://i.imgur.com/jbRzpXC.jpg[/icon][sign] [/sign][info]конунг ледяных островов, владыка семи снежных долин, Великий император севера и юга, завоеватель, воин, бессердечный мудак[/info]

Отредактировано Эш Грисео (2020-01-27 14:58:57)

С вершины великой пирамиды Эреду она смотрела вниз, теперь огни в темноте были разбросаны по пустыне за стенами, и ветер, что шевелил отрастающие волосы на затылке, нес с собой ароматы цветов и благовоний.
А еще - смолы и костров на улицах.
- Зовите их.
Нингаль переступила босыми ногами по изразцовой плитке, которой в городе мостили дорожки висячих садов, и нехотя отвернулась от своего зрелища. Ей не были здесь рады. Ей открыли ворота на рассвете и город встречал ее на коленях, как совсем недавно Ур. Рабыни со стрекозиными крыльями омывали ее ступни розовым маслом и вытирали перламутровым шелком, и каждый из ишханов города спешил рассказать ей, какую великую честь оказала им Мать. При этом ее не пускали дальше висячих садов Дворца Двенадцати, мягко заверяя, что величайшей не стоит видеть городскую грязь и бедствия осажденного города, и не нужно оказывать помощь самой, все, что она прикажет - будет сделано.
Ишханы вошли, непрерывно кланяясь: двенадцать самых могущественных людей города имели хотя бы право оставаться при ней на ногах, но тоже соблюдали правила, и остановились, не доходя двух дюжин шагов, а начали с восхвалений, которые Белит-Урим не стала прерывать. В основном потому, что знала, о чем пойдет речь, и могла себе позволить слушать, полулежа среди вышитых подушек и свежих цветов.
- ...и мы просим твоего позволения, Госпожа, чтобы ты в милосердии своем позволила нам сохранить жизни наших детей, открыть завоевателю ворота, - причитал Ксулук, Господин Торговцев, сверкая позолоченной лысиной, - ведь Мать добра и не хочет нашей смерти.
- Мы умоляем тебя, - с достоинством вступил Тутуш, Великий Архитектор, и его мольба больше походила на повеление. Нингаль шевельнула ладонью, обрывая начинающийся гомон. Мать молчала. Она понятия не имела, желает ли та милосердия, или нет, и чего вообще желает.
Раньше жрица так и сказала бы.
Но мир был такой большой и такой сложный.
- Великая госпожа и Мать Миров хочет того же, а значит, и я.
Белит-Урим поднялась: ишханы так и не смогли уговорить ее облачиться обратно в белый шелк, она носила льняную рубаху, не подпоясывалась и не обувалась, повергая в ужас приставленных к ней рабынь и в религиозный экстаз горожан. Она знала, что думают владыки города - что она сошла с ума или что-то задумала, быть может, отнять у них власть, воспользовавшись любовью низших. Они обсуждали это, не особенно таясь, и не знали, что Нингаль время от времени слушает их же ушами.
- И раз так, я готова сама говорить с завоевателем, пусть Бел-Эрра послушает меня, - не в силах выговорить имя чужеземца, да и не особенно этого желая, жители Эреду прозвали его Владыкой Разорения, а кое-кто вообще прямо говорил, будто он сам Другой, выбравшийся из подземья и теперь разрывающий мир рогами: у местных было время испугаться, пока война докатилась до них.
- На рассвете сообщите ему о своем решении и откройте мне ворота.
Облегчение и радость в глазах Двенадцати были вполне ожидаемы.
Но все равно ей не нравились.

Императору весть о капитуляции Эреду тоже не понравилась.
Он встретил её, разумеется, неспящим и уже успевшим прийти к неутешительным выводам: его огромная чёрная армия таяла с каждым часом, будто вода на солнце, кого не убивала насланная жрицей хворь и песчасные болезни, тот предпочитал отдать свою судьбу пустыне, и множество солдат, набранных уже здесь, на юге, под покровом темноты дезертировали. Кое-кого убила отравленная вода – Хьёринг, внимательно отнесшись к загадочным прощальным словам Белит-Урим, приказал проверить окрестные колодцы, но, видимо, из-за непрестанной смены кадров и усталости колдуна с этим вышла заминка, и многие, включая местных, успели погибнуть. Остальных должен был забрать бой под стенами Эреду – абсолютно, надо сказать, проигрышный, потому что, как принесли вороны Альва, подкрепление задерживалось, а ждать дальше попросту не имело смысла.
Рогатый бог с ним больше не говорил, но Хьёринг и сам чувствовал – или, возможно, уверившись в этом, не хотел мыслить иначе - что отмеренные ему дни заканчиваются, и надеялся, что защитники города соизволят этот бой им дать, чтоб все из сыновей севера, кто того хотел, могли бы встретить свою смерть с честью.
Но даже этой чести его лишили.
Почему – император не знал, с неприятным удивлением вздернув белесые брови, слушал гонцов, пока над величественной твердыней поднималось солнце, лаская розовыми лучами нетронутые захватчиками блестящие стены храмов и дворцов, зелёную пену садов, ребристые стены вздымавшейся надо всем этим пирамиды. В Эреду он тоже не нашел чудес, но не находил и того, что позволило городу сдаться, и ответ на этот вопрос терзал его так сильно, насколько вообще что-либо могло его терзать.
- Они признали величие Рогатого бога, - удовлетворённо скрипел Альв, почесывая перья одному из своих питомцев – ворон, подметил император, опять был в пыли, хотя никаких новых известий этой ночью больше не поступало, но мало ли какие колдовские дела могли заставить его хозяина отправлять птицу в пустыню? Впрочем, даже он уже отчаялся искать средство от проклятой хвори; Хьёринг подметил это и тут же забыл, трогая свою лошадь медленным шагом навстречу розовеющему Эреду; колдун ковылял следом, но вскоре отстал.

Ворота были распахнуты, и из них веяло жизнью, смолой и маслом, тенью зеленых деревьев, чистой водой, хлебом; в воротах неподвижно стояла белая фигура, и император узнал её наверняка раньше, чем увидела его она; жрица находилась здесь в полном одиночестве, и рассветный ветер трепал подол её рубахи.
Хьёринг чувствовал охватывающую его досаду и, одновременно, облегчение, и ещё что-то, чему он не смог найти подходящего имени: теперь он понимал, что это она, согласно своему учению, уговорила осаждённых сдаться, чтобы избежать большого кровопролития - и ещё понимал, что в этом заключалась великая жестокость для него лично.
Следовало принимать очередной удар с достоинством, но ему надоело терпеть – не обращая внимания на сотню глаз, наблюдавших за ним со стен, из садов и храмов, он сошел с лошади за две дюжины шагов, за дюжину – ускорил шаг, пока не приблизился, нависнув над женщиной, лишившей его и права на жизнь, и возможности выбрать свою смерть. И заслонил от неё солнце.
- За что? – спросил он тихо. Хотел встряхнуть её за плечи, но вдруг понял, что она – больше не рабыня и не пленница, а снова великая белая жрица, Белит-Урим - позолота приземленной жизни ссыпалась с неё, как дождевая грязь с речного лотоса. И потому не посмел прикоснуться, жёг глазами, ждал ответа. – За что ты так жестока со мной?
[nick]Хьеринг[/nick][status]Белый Лис[/status][icon]https://i.imgur.com/jbRzpXC.jpg[/icon][sign] [/sign][info]конунг ледяных островов, владыка семи снежных долин, Великий император севера и юга, завоеватель, воин, бессердечный мудак[/info]

Отредактировано Эш Грисео (2020-01-27 14:59:23)

- Достаточно.
Хьёринг должен был сейчас, даже побежденный и поверженный, чувствовать торжество и ликовать, видя её слезы - но он не мог, и то, что он ощущал, было далеко от радости и удивительно близко к обиде. Раньше он мог думать только о себе – даже тогда, когда речь шла о его воинах, землях и городах, потому что император – это империя, а империя это император; но теперь, сломавшись, познав чудеса и ужас чужого мира, на пороге гибели лишившись почти всего, что его обязывало, каким-то непостижимым образом впервые познавал сочувствие, и это ощущение его и пугало, и притягивало одновременно. Раньше он не хотел сломать, а сейчас хотел не сломать, раньше он сдавливал её руки, пытаясь причинить боль или проявляя силу, а сейчас проклинал себя за неё, и злился на собственные - за то, что умеют держать только меч, очень-очень осторожно, будто крылья мотылька или хрустальный лунный луч, притягивая к себе – так его отсутствующее сердце пыталось проявить сочувствие, и, кажется, среди смертных так было и принято.
Было в этом всём ещё кое-что. Его, как завоевателя, пришедшего из-за моря варвара, олицетворявшего собой хаос и разрушение, все были обязаны ненавидеть и презирать. Он принёс с собой войну, собирал для Рогатого жатву и ничуть не осуждал тех, кто этому сопротивлялся - потому что борьба присуща природе всех живых существ, и потому является естественным порядком вещей. Но он всегда держал меч на виду, никогда не бил в спину - так, как собирались ударить в спину ему.
И была она, Белит-Урим, Голос Богини, в чьей природе было исцелять и нести милосердие - и её обманули и предали, даже больше, чем его, и от этого в глубине отсутствующей души императора поднималось что-то странное.
И тогда он отстранился, раскинул руки и открыл глаза.
И тогда Рогатый Бог наконец заговорил, и его голос был страшен.
- Я шел сюда тысячей дорог и питался кровью с тысячи тысяч копий тысячу лет, я оставлял за собой мёртвый пепел, а на пепле, который я оставлял после себя, вырастали Твои цветы, неся с собой возрождение. Ты – свет, а я – тень, ты – солнце, а я – тьма, ты – жизнь, а я – смерть, ты – порядок, а я – хаос, ты – созидание, а я – разрушение, ты – рождение, а я – смерть. Как смерти не бывает без жизни, как не бывает тени без света, не должно нас быть поодиночке. Нет среди нас с тобой того, кто сильнее и слабее, Великая Мать, мы неразлучны и неразрывны, и должны снова слиться воедино. Я шёл сюда тысячей дорог тысячу лет - и везде встречал почитающих Тебя, и не было места, где я не приносил им жертв и не почитал в ответ. Я выпил тысячи тысяч жизней, чтобы тысячу тысяч жизней породила за это время Ты, и я призываю сейчас к тебе, Великая Мать, пойти со мной рука об руку, чтоб принести Твоё милосердие всем тем, кто отринул и Тебя и меня вместе с Тобой, и вырастить из их пепла новые цветы.
И тогда голосом Нингаль Великая Мать, рождающая миры, та, под чьими ногами змеи, и в чьих косах гнездится луна, сказала, шагнув вперед:
- Как ты многословно миришься, - сказала она и приподнялась на носках, касаясь губами колючей щеки, - я тебя тоже люблю. Пойдем домой.

С севера небо затянуло тучами, желтоватые и тяжелые, они медленно клубились, задевая боками великую пирамиду Эреду. Разряды молний бесшумно пробегали по ним волнами, но никто не слышал грома - в совершенной тишине двое шли по городу, медленно, будто в толще воды. Город смотрел на них, такой же тихий, замерев и прижавшись к земле, и ему не надо было понимать, достаточно чувствовать, что это такое заняло земные тела, слишком маленькие, слишком тесные, чтобы все вместить.
Но и того хватало.
- Я, - рекла Великая Мать, и фигура ее поднималась в облаках над пирамидой, над садами и дворцами Эреду, - говорю вам, вот мой возлюбленный супруг, и ненавидящий его - враг мне.
-Я, - говорил Бог-Разрушение, взяв свою жену за руку и глядя на просачивающееся сквозь её глаза солнце, и, одновременно, стелясь в каждой падавшей в великом Эреду от этого солнца тени, - начинаю жатву. Каждый будет взвешен и измерен, предавшие и отца, и мать своих должны быть низвергнуты – так мне угодно.
И замолчали птицы, и не текла больше из фонтанов вода, а листья садов не шевелились, и сам воздух замер, взяв в узду все свои ветры. Увидев тень, которая покрывала город и его великую пирамиду, бросились от стен прочь все те, чье сердце было перед богами нечисто – император не мог этого видеть, но Бог-Разрушение в его теле смотрел на беглецов сотней глаз из сотни теней, и его вороны догнали предателей и выклевали им глазницы, оставив посреди пустыни ослабленными и слепыми; а все прочие вдруг, словно прозрев и очнувшись, поднимались с песка в недоумении, и со страхом смотрели они на великий Эреду - но души их были чисты, и потому тень Великого Ворона их не коснулась, а скорбь Матери их покинула.
Рогатый бог, воплощенное разрушение, шёл со своей возлюбленной супругой по городу, рассекая собой густой воздух, время и вечность, и вслед за ними поднималась волна, невидимая, но могучая.
Молодая рабыня в опочивальне Тутуша, Великого Архитектора, надежно спрятавшегося от гнева богов внутри великой пирамиды, взяла в руки столовый нож и ударила его в сердце, и её собственное было спокойно и чисто – она вершила жатву, и Рогатый бог принял эту пищу. Ксулук, Господин Торговцев, вдруг обнаружил себя в хлеву, лишенный всех знаков чести, и беспокойные волы затоптали его, как раба, и Рогатый Бог принял и эту пищу. Тысяча змей, стянув ослепшего предателя-колдуна Альва, утащили его под землю и там поглотили – и Рогатый Бог забрал и эту пищу, забирая всех негодных, ненужных, подлых, просеивая зерно, порожденное Великой Матерью, и отделяя плевелы от зерна.
- Я тебе обещаю, - серьезно говорил Бог-Разрушение, - время от времени проводить уборку.
[nick]Хьеринг[/nick][status]Белый Лис[/status][icon]https://i.imgur.com/jbRzpXC.jpg[/icon][sign] [/sign][info]конунг ледяных островов, владыка семи снежных долин, Великий император севера и юга, завоеватель, воин, бессердечный мудак[/info]

Отредактировано Эш Грисео (2020-01-27 14:59:39)

Хьёринг – Эрру – вздернул белесую бровь, потому что ожидал чего угодно, кроме этого. По правде, несмотря на то, что им действительно нужно было побеседовать наедине и обсудить свои жалкие смертные соображения насчет того, как примиряться между собой не только горожанам и солдатам, а, прежде всего, им двоим - он склонялся к тому, чтоб пожелать Белит-Урим хороших, без кошмаров, сновидений, потому что её лицо с каждым часом становилось всё прозрачнее. Несмотря на то, что она была сосудом для Великой Матери, она была ещё и смертной, и об этом нужно было постоянно себе напоминать. Даже не воином – нежной жрицей, которую он макнул в суровую реальность.
Виновато вздохнув, император подошёл и преклонил колени, опуская тяжелую голову на подушку под её рукой.
- Не очень удобная штука, надо сказать, - сказал он, - и шлем теперь не наденешь, а если пойдет снег, придется заматывать голову шерстяным полотнищем. Ты знаешь, что такое снег?
Прикрыв глаза и испытывая жгучее желание вот так и остаться на ближайшие несколько часов, он добавил:
- Меня зовут Хьёринг. Просто, чтоб ты знала.
- Хье... - жрица вздохнула, опуская ладонь на голову чужеземца. Или, точнее, теперь уже нет - она ясно помнила, что желают Мать и Другой - нет, то есть, Мать и Отец, хотя к этому будет сложно привыкнуть, и желали они, чтобы он остался. Ей это показалось немного несправедливым, ей казалось, что история с вмешательством богов должна кончиться карой на головы завоевателей, а вот поди ж ты, завоевателю дают право на завоеванное.
Нингаль с интересом погладила рога, укололась об левый и зашипела - острый! - потрогала там, где кожа становится все тверже, переходя в ребристую черную кость. Не удержалась и слегка почесала.
- Хр...эрра? Да, я видела снег. Когда мне исполнилось двенадцать весен, его привозили жрецы из-за Евфрата. Говорили, что там есть горы, и их вершины всегда покрыты этим снегом... Здесь его едят, знаешь? Поливают медом, или вываренным соком сладких плодов, и едят.
Она замерла на месте, опасаясь вздохнуть - отчего-то казалось, что звук ее дыхания очень громкий, и если он услышит, то она чем-то себя выдаст, выдаст все эти странные мысли, которые не хотели уходить - вот, например, если бы он прикоснулся к ее руке...
Это все присутствие Матери. Это пройдет.
- Нингаль, - сказала она, - так меня назвала мать. Просто, чтобы ты знал. Тебе нашли подходящие покои?
- Это лёд, - машинально поправил её северянин, - лёд твёрдый, холодный и крошится, а снег мягкий и падает с неба, а если в нём укрыться от ветра, будет тепло. Но оба превращаются в воду, если на них подышать или подержать в ладонях.
Он вздохнул, не открывая глаз – рога ничего не чувствовали, и всё же откуда-то он знал, где находятся её пальцы, и не хотел, чтоб они куда-то убегали, хотя жрице, разумеется, нужно было дать покой.
- Мир такой большой, Нингаль, - её имя тоже удалось ему с первого раза не очень, но он старался, - мне бы хотелось, чтоб ты его увидела. Не только Вавилон и Ашшур. Жаль, что не существует способов сейчас оказаться в долине великого Нила, или на берегу Атлантиды, или на ледяных островах. Я бы всё тебе показал. Не только Матери, а тебе.
Цветы пахли одуряюще сильно, сладко и одновременно остро – северянин решил себе позволить еще немного перед тем, как удалиться в свои покои, про существование которых он вообще, если честно, был не в курсе. За последние дни слишком привык не спать вовсе, а в предыдущие дни – месяцы и года – ночевал чаще на земле.
- Не знаю, - честно сказал он, - может и нашли, а нет, переночую где-нибудь в углу. Я скоро уйду… дай мне ещё несколько минут. Просто… - он нехарактерно для себя вдруг замялся, и вдруг осторожно положил пальцы на маленькую ладонь, так и лежавшую на его волосах, закрыв её целиком, - Рогатый во мне слишком тебя любит, и я пока ничего не могу с этим поделать.
Нингаль задохнулась и ответила не сразу, замирая - но с последними его словами убрала руку.
- Не меня. Он любит Великую Мать. Это пройдет, не беспокойся... А мир... ну, знаешь, он и сейчас кажется мне большим, до твоего прихода я думала, что всю жизнь проведу в Храме, и Эреду казался мне недостижимым сном. То есть...
Жрица вздохнула, не совсем понимая, стоит ли сообщать об этом, потом решила, что раз уж воля Богов относительно завоевателя ясна, то нет смысла утаивать:
- Я могла выходить из тела и смотреть чужими глазами, и быть множеством разных вещей, но все равно далеко не уйти, иначе можно заблудиться и не вернуться назад. Так что дай мне время, для меня и касаться чего-то - уже событие. Хочешь спать?
- Только быть, или ещё и влиять на чужие сознания? – вдруг заинтересовался император, - это же можно передавать сведения или приказания в другие храмы Матери, организовать свою жреческую сеть… А, не слушай меня, я устал. Хочу. Очень хочу спать. Надеюсь, у меня получится. И ты тоже отдохни, и не терзайся мыслями о том, что будет завтра. Сражения – это моя парафия.
В голосе императора снова отголоском далекой грозы прозвучала тень Рогатого, и с легким сердцем подчиняясь тому, что, как говорила Нингаль, «скоро пройдет», он, поднимаясь, мазнул щекой по её предплечью и очень церемонно поцеловал в колено.
- Прости, - без малейшей тени раскаяния произнёс Эрру, и добавил: - если вдруг тебе будет не заснуть, зови в любое время… от моих выкладок по военной стратегии засыпают все, даже я сам. Хороших снов, и пусть в них не будет змей.

Он шёл по коридорам великой пирамиды, не узнавая их – боги вынесли их, как прибой на берег, и оставили на самой вершине, измождённых, ничего не понимавших, не знающих, как с этим всем жить дальше. Но страха перед будущим у него по-прежнему не было, хотя будущее было очень туманным – боги приняли решение, которое смертным было почти не по плечу.
Почти.
На предназначенное ему ложе кто-то тоже набросал цветов, и у дверей покоев его встречали и солдаты, и жрицы, и в знак благоволения новой власти кто-то из знатных горожан прислал ему красивую рабыню, вжимавшуюся в стену, и такую же белую, как она. Вид таких огромных звериных рогов внушал ей ужас, а вот выражение облегчения, родившееся после того, как Хьёринг приказал всем отправляться спать, было намного лучше.
- Ну его всё к Рогатому, - привычно выругался он, потому что так становилось чуть легче, кое-как скинул с себя облачение до рубахи и упал на ложе лицом вниз. Рога, зараза, мешали даже лежать.

…стены храма тряслись, и падала оземь небесная твердь, и плакала небесная корова, когда его раздирали заживо чёрные блестящие кобры, и вонзали свои хвосты в мягкую плоть скорпионы, и их яд разливался по его жилам. Текла оземь морская кровь, и сквозь неё прорастали щупальца Ока Хаоса, и ещё сотня глаз недвижимо наблюдала за ним со стен, пока он, прикованный к золотому трону, корчился в муках.
Император свалился с ложа, ударился локтями о камень, по воинской привычке сгруппировался и тут же вскочил, тяжело дыша. Свеча, дрожавшая в стеклянных пузырях, не оплавилась – его кошмары, как обычно, занимали собой мгновение или два, пока он не просыпался.
Император потёр ладонями лицо и потянул руку к мешочку с рунами – пусть и оставшиеся от Альва, они не несли в себе никакой дурной магии – и швырнул его оземь, внимательно приглядываясь к символам.
На него сотней глаз глядела Смерть.
Хьёринг смотрел на свою смерть долго, с половину часа, потом поднялся и ударился головой об стену.

- Прости, - с раскаянием и чувством вины говорил император, снова склоняясь перед Нингаль. Раньше он никогда не преклонял колени, но теперь ничуть не страдал по этому поводу – потому что Богиня, чувствовал он, имела право на такие почести, и для него это было удовольствием. – Прости, я думал, что Великая Мать меня простила, как простила моих воинов, но, выходит, нет. И я теперь растерян, потому что не знаю, что будет дальше, и как я теперь смогу защитить ещё не построенный нами порядок, если вот-вот – и умру. Поговори со мной.
[nick]Хьеринг[/nick][status]Белый Лис[/status][icon]https://i.imgur.com/jbRzpXC.jpg[/icon][sign] [/sign][info]конунг ледяных островов, владыка семи снежных долин, Великий император севера и юга, завоеватель, воин, бессердечный мудак[/info]

Император покачал головой – лихорадка, подступавшая к нему по ночам, не боялась меха и покрывал, а жрице оно явно было к лицу больше.
- То есть, - сказал он, принимая из её рук чашу и глядя совершенно прозрачными глазами, - дело не в том, что меня не простила Мать. Меня не простила ты. Ну, что ж, так легче.
Хьёринг сделал глубокий глоток, не почувствовав вкуса, и отвёл взгляд, сосредоточившись на пляшущем огне. Тот ему ни о чём не шептал, ничего не мог посоветовать; северянин заглядывал вглубь себя и не мог найти ничего, чем был способен ответить – ни капли злости, досады или презрения, он даже не имел права её ни в чём обвинить, хотя и по-прежнему не чувствовал своей вины в содеянном: разве может себя иначе вести Разрушение? Разве может изменить свою суть война?
- Хорошо, - произнёс он, - хорошо. Я прошу тебя подумать, вдруг есть в этом мире что-то, что я могу сделать, чтоб ты меня простила. Иначе убей сейчас и сразу, своей рукой. Мать – это и дева, но и смерть тоже, и я буду рад такой гибели, если она принесет пользу.
- Я не знаю! Я не знаю, в этом ли дело! - вспыхнула Нингаль, - и я не хочу твоей смерти! Она никакой пользы не принесет, ни мне, ни тебе, никому, понимаешь? И если бы я знала сейчас, что тебе сделать, или мне сделать, я бы сделала что угодно, но что ты от меня хочешь, я вообще не знаю, как нужно жить, может, все неправильно, и нужно сразу забывать такие вещи, а я просто скверная и... как ты сказал? Жестокая и злая? И Мать хочет не тебя, а меня наказать и научить... Но зачем так? Я говорю всем, что Она лучше знает и все, что делает - для вас лучше, а сама спрашиваю ее - за что? Почему меня учат именно так? Я закрываю глаза и вижу, как они падают - каждую ночь, вижу лужи крови, не слишком ли большая цена, чтобы научиться прощать?
Она махнула рукой и умолкла, утыкаясь лбом в северянину в плечо, так хотя бы было удобнее и проще.
- Нет, ты был прав. Я, и правда, плохая. Я не могу разделить важные и неважные вещи, и, вроде бы, понимаю, какие где, но одинаково злюсь, когда вспоминаю Ур и когда смотрю на свои ноги. Они больше никогда не будут, как раньше, а ты в насмешку даришь мне золотые сандалии... ай, нет. Это все не то, что я хотела сказать. Я не хочу твоей смерти. Не хочу.
- Я был не прав, - мягко ответил северянин, смыкая ладони на её спине - второй раз, но снова очень-очень осторожно, будто держал маленькую птичку, - ты милосердная и справедливая. И ты права – это всё просто ужасно. Я, наверное, не пережил бы, если б мой мир разрушили даже для того, чтоб на его остатках выросло что-то новое – а ты пережила. Ты сильная, а твоя злость черпает силы из скорби. А я скот. Рогатый.
Её сердце билось быстро-быстро, и это отвлекало, и хотя каждая минута была на счету, в голову не лезло ровным счетом ничего толкового, ни насчет того, что теперь с этим всем делать, ни вообще. Почти не прилагая усилий – слишком уж мало её было, этой жрицы, - он дотронулся когтем до босой ступни и с некоторым укором произнес:
- Всё ещё нежнее, чем мои руки. Слушай, ты говорила, что умеешь выходить из тела и смотреть чужими глазами… Что если я покажу тебе всё, что у меня в голове? Нет, речь не о прощении и не о завоеваниях… просто у меня из головы не идёт снег. Он цветом, как твои волосы. Тебе бы, может, понравилось ходить по нему босиком - если недолго. Мягкий, как шёлк. И ещё лёд, намерзающий на берегу моря, и зеленые огни на небе, и лес высотой с пирамиду. Я всё это видел – не знаю, поможет ли тебе это жить, но мне в загробном мире точно не пригодится. А твоё сердце, может, успокоится. Хоть немного. Не хочу, чтоб ты снова плакала.
Не делая попыток освободиться, Нингаль прикрыла глаза и замерла - от него пахло кровью и оружием, и соленой водой, и по правде говоря, она вообще ничего не хотела, даже двигаться, впервые за эту луну ей было на самом деле спокойно. Жрица чуть повернулась, устраиваясь удобнее, уложила голову на широком плече и протянула руку, еще погладить между рогами, потом ниже - за ухом, где волосы становились не такими жесткими.
- Мне казалось, мы уже решили, - мрачно сказала она, стараясь не шмыгать носом, чтобы слова ее не потеряли веса, - ты не умрешь и меня одну не бросишь во всем этом разбираться. Так что мы отдохнем и хорошо подумаем. Но снег я бы посмотрела! И лес, и море, но это... так не получится. Я могу видеть чужими глазами, слышать чужими ушами, чувствовать, но я не знаю их мыслей. Может, просто расскажешь мне? Как вообще живут, если всю землю покрывает замерзшая вода? Почему кажется, что лед обжигает?
- Жаль, - совершенно искренне опечалился Эрру, - разве слова могут что-то передать…
Он зажмурился, почти не дыша, пока её пальцы снова прикасались к голове, а потом, закрыв глаза, воскресил в памяти старые воспоминания – дома император не был уже очень давно – дорожку, ведущую сквозь скалы, тяжёлое серое небо и свинцовую воду, ревущую где-то далеко внизу, лёд, холод и ветер, и еловые кроны, с которых за воротник сыпалось мелкое снежное крошево.
- Лёд такой же злой, как и огонь, - сказал он, - и от него тоже остаются ожоги. У нас есть озёра, которые зимой… Зима – это такое время, когда очень холодно, и вместо воды с неба идёт снег – так вот, они зимой покрываются толстой коркой прозрачного льда, а сквозь него видно, как там, в глубине, плавает рыба. Но если лежать на льду слишком долго, будут не просто ожоги – кожа сначала краснеет, потом чернеет, а потом отваливается. У меня на родине многие так остались без пальцев. Но мы все родились в таком холоде, поглощали его с молоком матери… Для тебя одежда – это средство спастись от солнца, а на ледяных островах без одежды можно умереть от мороза, потому мы носим толстое сукно и медвежьи шкуры. Но холод – это очень красиво, ты бы видела, какие статуи из льда делает ветер! Они прозрачные, как стекло, а когда наступает закат, то выглядят, будто сделаны из рубинов и топазов. А когда выпадает первый снег, всё становится белым – и земля, и дороги, и крыши домов, и лес, и горы, и его наметает не меньше, чем по колено, и его можно собирать в руки и лепить из него всякое. А деревья у нас выше ваших, и у них нет листьев, только иголки, они острые, но пахнут, будто благовония, если растереть между руками. Под такими деревьями ничего не растет, только мягкий тёплый мох, но я даже не знаю, как тебе объяснить, что это… Если ты видела, как в реке водоросль оплетает камни, то это то же самое, но без воды. И им можно лечить неглубокие раны.
[nick]Хьеринг[/nick][status]Белый Лис[/status][icon]https://i.imgur.com/jbRzpXC.jpg[/icon][sign] [/sign][info]конунг ледяных островов, владыка семи снежных долин, Великий император севера и юга, завоеватель, воин, бессердечный мудак[/info]

- Да, - согласился Хьёринг, - это море. Оно очень солёное, и в нём утонуть сложнее, чем в озере или реке.
Кровь стучала в его висках, а разум отказывался верить в то, что что-то такое вообще возможно – но под пальцами был не холодный камень великой пирамиды, а шершавый песок, и расколотые раковины, и морские водоросли, а ещё, на рогах, остывало прикосновение, и даже лихорадка, кажется, отступила перед этим всем.
- Осторожно, - сказал он, - не порежь ступни, когда будешь подниматься. Мелкие ракушки очень острые. Давай руку.
Взяв зачарованную, кажется, жрицу за пальцы, он первым ступил в прибой, слабо в темноте фосфоресцирующий рассыпавшейся на отдельные жемчужины пеной, нащупал ногами песчаное дно и пошёл вперед.
- К твоим ногам могут прикасаться рыбы, - сказал северянин, - это не страшно, они не укусят. Просто им тоже любопытно.
- Я чувствую, - почему-то шепотом отвечала Нингаль, хотя не была уверена, что это не просто белая пена, - подожди.
Она подхватила подол платья и стянула его через голову, швырнув на песок:
- Должно же остаться что-то сухое...
Волны все время пытались сбить ее с ног, будто там, в глубине воды, постоянно ворочалось что-то огромное и гудело, и сначала вода казалась теплой, потом холодной, она крепче сжала жесткую ладонь, опасаясь, что ее утащит туда, в темноту. Эрра - Хьеринг, она могла произнести это в мыслях, но язык пока отказывался - зато был, как скала, его-то точно не унесет, так что, подумав, Нингаль пустила в дело вторую руку, на всякий случай, пока не смогла окунуться с головой.
У северянина был соблазн обернуться, но он ему не поддался, крепко удерживая ладонью ладонь, потом, зайдя в воду дальше чем по пояс, подставил под её руки собственные плечи, а потом, не прекращая идти, хмыкнул:
- Держись.
Рога, оказывается, были удобной штукой.
- Не  бойся! Волна тебя не унесет, стоит только привыкнуть к той музыке, которую она создает, - говорил он, отфыркиваясь от воды и придерживая её ладони, на всякий случай, одной своей. – Слышишь?
Море гудело, шептало, с шорохом билось о берег, лизало им лица и руки, гладило волосы; теплый ветер ерошил мокрые затылки, а над горизонтом подрагивала юная луна, рассыпая по воде свои молочные брызги.
Чуть отплыв от берега, где волна была уже не такой бойкой и море медленно качало на своей поверхности, не пытаясь окатить пеной, Эрру перевернулся на спину, как выдра, прижал жрицу к собственной груди и раскинул руки в стороны, позволяя солёной воде держать его на поверхности.
- Что ты хотела бы увидеть следующим? Храмы, запрятанные в зарослях деревьев, чьи корни всегда находятся в солёной воде, а между ними плавают рыбы, размером больше крокодила? Праздник ночных ведьм Ацтлан? Кимерийскую степь, по которой ночью плавают лиловые огни, а если дотронешься до одного – начнётся буря?
- Ну я же говорила, что это все ты.
Не в силах унять колотящееся сердце, удары которого эхом отзывались во всем теле, каждый раз замирая все ниже, Нингаль уже пожалела о собственной наготе, лучше бы ей потом быть в мокром платье, чем сейчас - прижатой к чужой груди вот так, разрываясь от желаний, не всем из которых могла подобрать название, и перед которыми отступала даже нереальность происходящего, даже море, и снег, и северные огни в небесах. И еще это причудливым образом смешивалось с беспокойством - а что, если не сон? И дело даже не в дороге домой, почему-то эта мысль не пугала - а в том, что он устал, а ночи осталось совсем немного.
Сама она не была уверена, что уснет теперь когда-нибудь вообще.
- Тебе, - сказала она, - нужно отдохнуть.
И подумала, что ей - успокоиться, хотя праздник манил ее, и древние храмы, и степь, но есть же пределы человеческой силе.
- Завтра?
Император помотал головой, и волна разбилась об неё с лёгким плеском:
- Завтра будут забытые капища грозового бога, - пояснил он, - и озеро, полное жидкого огня, и дождевые леса Му и лес, в котором облака липнут к рукам. Я довольно стар и много где побывал… К тому же… - северянин опять запнулся, а потом прямодушно признался: - если мы сейчас вернемся, всё закончится, и ты, то есть Великая Мать, то есть нет, всё-таки ты, не будешь ко мне прикасаться, и вот ещё - не будешь радоваться, как сейчас, а опять расстроишься из-за всех тех бед, которые на нас навалились, и это меня почему-то печалит. Ещё немного, ладно?
Он позволил волне вынести их к берегу, переступил линию из расколотых ракушек и только тогда опустил нагую жрицу на песок – мокрая ткань прилипла к его собственному телу, но это почти что не беспокоило, а ветер был теплым.
- У меня есть идея! – вдруг придумал северянин, - бери платье в охапку, просохнем по пути. Держись.
Зажмурившись, он усилием воли вызвал в памяти нужные воспоминания, и пошёл вперед, торопливо проговаривая вслух:
- Величественный Длинный Дом, в котором живет старшая дочь моего брата, доски на полу пахнут смолой и скрипят, если подходишь к убранному бычьим пузырем окну, а вдоль окна расставлены затейливые тяжелые сундуки… - и, открыв на мгновение взгляд и убедившись, что всё получилось: - о, вот, да, бери этот плащ, и вот эту шкуру, и цепляйся мне за локоть… Теперь другое место - земля покрыта разноцветным лишайником, и камни, стоящие вокруг озера, тоже разноцветные, и вокруг на деревьях лежит снег, а от озера поднимается пар, и вода в нём тёплая, будто свежее молоко, а из глубокой дыры в земле, находящейся в пяти дюжинах шагов, время от времени в небо поднимается струя воды, будто из фонтана, только с великана высотой…
Переведя дыхание, Хьёринг снова открыл глаза, выпустил руку спутницы и чуть смущенно сказал:
- Я подумал, что раз всё равно ты будешь вынуждена находиться рядом со мной этой ночью, то пусть это будет хотя бы в красивом месте, а с рассветом вернемся обратно. Тут тепло, но есть снег, и там, чуть дальше, есть лёд, а тут вода никогда не замерзает, и можно спать на мху, если постелить шкуры и укрыться плащами, будет даже лучше, чем на твоих подушках. Стань сюда – видишь, где мох толще всего? Тёплый? Ну что, теперь не так уж жалеешь, что ступнями можно ходить?
[nick]Хьеринг[/nick][status]Белый Лис[/status][icon]https://i.imgur.com/jbRzpXC.jpg[/icon][sign] [/sign][info]конунг ледяных островов, владыка семи снежных долин, Великий император севера и юга, завоеватель, воин, бессердечный мудак[/info]